Butterfly писал(а):Общается он нормально, друзей у него много, в школе не обижают. Он смешливый и добрый парень. Болтает он, честно говоря, очень много несмотря на запинания. Часами может говорить по телефону , а потом еще нам пересказывать, о чем он говорил.
Ваш сын очень счастливый человек и сейчас он не заикается. И это всё благодаря вам. Но сейчас вы можете всё испортить если будете продолжать обращать его внимание на "заикание". И пытаться учить его говорить правильно.
Вам обязательно нужно прочитать книгу "Речь это река". Там как раз ваша проблема описана. Вы запросто можете стать для своего сына мисс Тиздэйл. Вот почитайте отрывки из книги:
Исходя из моего собственного опыта, я предположила, что заикание могло зафиксироваться, когда заикающийся человек начинает осознавать свои запинки, а приложенные усилия в этом направлении неработали.
У тех, у кого есть заикающийся ребенок, всегда висит вопрос: «перестанет ли заикаться мой ребенок с возрастом?» От чего это зависит. Многие дети заикаются пока маленькие, а потом это проходит естественным образом без заморочек и стараний. Ключ здесь во фразе «проходит это естественным образом без заморочек и стараний». Ребенок, который перерастает заикание, как правило, не задумывается о заикании, не «старается» говорить, не планирует то, что он скажет, не думает о дыхании, и, в конечном итоге, говорит без мыслей и усилий относительно того, «как сказать».
Заставить ребенка замечать свое заикание – это может иметь ужасные последствия. Проблема начинается тогда, когда мы изгоняем речь из сферы естественного и автоматического и переводим ее в сферу сознательного. Так поступила в моем отношении моя учительница математики (не логопед).
С того времени моя речь поменялась от невинного повторения звуков к полноценным ступорам, при которых требовалось много времени для того, чтобы сказать даже одно слово.
Результатом действий учительницы (я называю ее «мисс Тиздэйл») стало то, что я стала осознавать каждое слово, которое выговаривала, и каждый вдох, который я делала.
А мисс Тиздэйл, уверена, была из тех, кто утверждает, что виноватый человек ведет себя как виноватый, испуганный – как испуганный, а человек с большими ушами стыдится того, что у него большие уши. Хотя теперь, спустя годы, я могу и защищать ее, фактом остается то, что речь свою я стала контролировать, по большому счету, в ее классе.
Я чувствовала, что переняла критическое отношение мисс Тиздэйл к моей речи. По крайней мере, именно в ее классе я узнала значение слова «критик». Критик ничего не делает с теми, кого он видит, или с теми, кого критикует. Критик - это тот, кто всегда знает что надо делать, можно сделать или надо было бы сделать (если только бы вы сделали так, как сказано). Критика всегда подразумевает «должен».
И именно в классе мисс Тиздэйл я стала столь критична к собственной речи. Я читала себе нотации бесконечно. О том, как я должна сказать, как я могу улучшить речь, что я должна сделать, чтобы оградить себя от заикания. Всякий раз, когда я открывала рот, мои критические мысли скакали по этой дорожке.
Нет, она была похожа на Кэрри Нейшн, только без топора. Она взвалила на себя лечение моего заикания, и каждый день в течение всего времени, проведенного в классе, она могла начинать с эмоционально заряженной нотации, построенной так, чтобы подстегнуть или изменить: «Нет никакого смысла в самокопании. Публичное выступление хорошо для тебя. Оно заставит тебя раскрыться». (На этот счет она была права. Публичное выступление пугало меня безумно). Заканчивала она всегда словами: «Никто тебя не обидит, ты знаешь».
Теперь я чувствовала не только вину за чувство страха, но и вину за чувство вины за чувство страха (можно сказать вину в квадрате).
РЕЗУЛЬТАТЫ САМООСОЗНАНИЯ
Одна доведенная до отчаяния мама рассказала мне о своем заикающемся ребенке: «При нашем первом посещении речевой клиники, логопед спросила о степени заикания моего ребенка прямо в его присутствии. Я никогда по-настоящему не заостряла его внимания на заикании, и с этого момента он стал замечать свое заикание. Как бы я сейчас хотела взять свои слова обратно, потому что с того дня и до сих пор он заикается всё больше и сейчас с трудом выговаривает и слово».
Я понимаю, что мы не участвуем здесь в каком-то соревновании по заиканию, но если это важно и если это кому-то спокойнее, то после того года, что я провела в классе мисс Тиздэйл, я заикалась сильнее, чем вы или ваши дети могли когда-либо. Когда мне было 12 лет, моя учительница английского дала послушать запись «на сегодняшний день самого безнадежного заики, которого я когда-либо слышала» (ее слова, а не мои). В ту минуту, когда я услышала голос, я сразу его узнала. Это «безнадежный заика» был ни кто иной, как я. Я!! Можете себе представить?
Эта учительница, наверное, не узнала моего голоса, иначе она бы так не сказала (я так полагаю). Когда я слушала запись (сделанную когда-то в речевой клинике), я знала, что у меня нет никакой надежды. Я никогда прежде не слышала записи моей речи и когда я слушала ее, я наполнялась отчаянием и смущением. А еще из-за того, что мальчик за мной также узнал голос и тихонько сказал охрипшим голосом: «Эй, девочка, послушай! Это же ты! Это тебя записали!»
Эта запись была сделана после года, проведенного в математическом классе мисс Тиздэйл. За этот год в ее классе моя речь поменялась с уровня спонтанной бессознательной до сознательной, когда я «стараюсь» говорить хорошо и задумываюсь почти над каждым произносимым словом.
Есть что-то печальное в том, что ребенок меняется от веры в то, что жизнь это «ого-го!» до мыслей о том, как он говорит, как дышит (то есть, внимания к каждому вдоху), даже о том, куда поставить язык для каждого звука. После того года все, что я могла делать – только вспоминать мое отношение «легко пришло – легко ушло» и причитать «да? Вот так ты раньше делала? Ну, теперь об этом можно только мечтать».
Мне не приходило в голову в то время, что поставив разум ответственным за речь, я сделала так, что заикание было везде. Хотя я знала, занимаясь игрой на скрипке, что худшая вещь, которую можно совершить, это думать при игре о каждом движении и о каждой ноте надо сыграть. Подумай об игре хотя бы на мгновенье, запястья и пальцы деревенеют так, что невозможно сыграть вибрато, а смычок заносит невесть куда. Эффект от сознательных усилий при игре на скрипке был бы примерно таким же ужасающим, как и от сознательных усилий и мыслей при речи.
Обдумывание каждого выговариваемого мной слова было, кажется, самой сутью моего заикания, и когда я вижу это Сознательное Нечто, происходящее с каким-то ребенком, мне хочется бежать как можно быстрее и кричать «Стой! Стой» изо всех сил, как если бы я видела этого ребенка по колено в зыбучем песке.
Итак, после класса мисс Тиздэйл я каждое утро просыпалась с грызущим чувством, которое я поначалу не могла определить. Хорошо, попытаюсь. Может, слово «страх» подойдет? Чувство было страхом. Мне сегодня должны дать устный доклад. Я спускаюсь позавтракать. Домашних уже воспринимаю как фон. Я в доме родителей, в столовой. Но на самом деле я уже не там. Пусть я и завтракаю, но мысленно я уже стою перед классом в школе. Я заикаюсь, ступорюсь на слове, в это время все в классе уткнулись в свои ноги... Иду в свою комнату, чтоб переодеться к школе. Я не думаю об одежде, которую надеваю, или о том, как выгляжу.
Я помню, что должна говорить в школе. То, что я чувствую сейчас, это уже не страх. Это ледяной ужас. Я снова и снова прокручиваю в голове тот текст. Я проговариваю его. Меня приводила в ужас мысль о том, что всё, что я могу – это продолжать заниматься всей этой унизительной фигней. Я даже не мечтала, что когда-нибудь выйду из этой западни заикания.
Моя личная и публичная жизнь начали разделяться. Я не боялась поговорить с подругами, но учебные заведения – это совсем другое. Поступление однажды в колледж не дало мне передышки от моего пожизненного унижения, поскольку там всё было более чем тем же самым.. число учителей, которым требовалась моя речь, только возросло. Для них я была такой же студенткой, как и все остальные, когда им дано задание. Они отличали меня от других только тогда, когда я отрывала рот и пыталась говорить. В голове появлялось: «Если я калека, то и нечего было бежать вместе с другими. Моя речь – это речь калеки, а всё туда же».
Я все более и более затягивалась в сознательные усилия. Я старалась держать под контролем всё, что только могла. Я планировала все, что надо было сказать, до того, как говорила это. Речь должна быть естественной, но я потеряла веру в природу.